— Что там опять? Бежит? Ладно, дай бинокль. Да, выносливая как лошадь. Такое упорство меня пугает. Чего ей в кустах не сидится, как раньше? Чёрт, пацан, выглядит она уже не очень. О, споткнулась… Нет, бежит дальше. Но задору поубавилось как-то. И вроде прихрамывает, что ли… Опять споткнулась, что ты будешь делать! Да остановись ты уже, балда лысая, загонишь ведь себя! Да знаю, что она не слышит, далеко же. Могу я поболеть за единственное спортивное зрелище в округе? Чёрт, опять споткнулась, и опять… Упала, блин. Всё? Нет, встаёт, поди ж ты. Да отдохни, дура, куда ты опять бежишь? Вот же балда лысая! Ну, что ты на меня так смотришь, пацан? Что я могу сделать? Она сумасшедшая, да, а нам что, не плыть теперь? Ладно, чёрт с тобой, уговорил. Бросаем якорь, пусть хотя бы передохнёт. Эх, рано, всего ничего и прошли-то… Этак мы и до зимы не доберёмся! Хватит жалобные глазки мне строить, видишь, уже глушу дизель. Отдать носовой! Что? По команде «отдать носовой» ты должен бежать и отдавать якорь на баке. Не в смысле «отдавать кому-то», а в смысле снять барабан якорной лебёдки со стопора и травить… то есть отпускать трос, пока якорь не зацепится на дне. Один раз показываю, в следующий раз сам! Вот, примерно так, да. Что там лысая, угомонилась или дальше бежит? Может, она и не за нами вовсе, а просто по пути? Нет, встала. То есть села. То есть легла. Увы, пацан, она именно нас преследует. Может, зря я её спас? Шучу, шучу, не зря, конечно. Я бы там и бешеную собаку не оставил. Выпустил бы или пристрелил, но не оставил точно. Ладно, раз так вышло, разводи огонь, наварим каши. И кастрюлю возьми белую, которая побольше. Зачем? Отвезём порцию лысой. Вряд ли она в состоянии сейчас себя накормить… Ого, смотри, встала! Серьёзно? Железная женщина! Куда это она? О, раздевается… Раздевается… Разделась. Совсем. А, это она купаться.
Ещё бы, полдня бежать-то. Господи, худая-то какая! Но мускулистая. А грудь хороша, поверь знатоку! Нет, мне не стыдно подглядывать. Тебе стыдно, ты и не смотри. А я женщин пять лет не видел, хоть полюбуюсь. О, и одежду сразу простирнула, хозяйственная! Это она правильно, а то высохнет и колом встанет от пота. Смотри-ка, так голой и улеглась, наверное, переодеться не во что. Будет ждать, пока постиранная высохнет. Интересно, если мы сейчас с якоря снимемся, она так голой за нами и побежит? Или мокрое натянет? Нет, не буду проверять, что я, зверь какой? Что там каша? Вода закипела? Кидай три пакета. Со вкусом… Жизорики? У них что, генератор случайных слов на фабрике? Кидают мешок с буквами об стену, что отскочило — то и пишут. Хм… А съедобно, поди ж ты. Как сгущёнка с кетчупом. Откладывай треть сюда, в миску. Лысая мадам вырубилась с устатку, отвезу ей пожрать, пока спит. И чаю в кружку налей. Вот, а ты спрашивал, зачем маленький ялик, если у нас большой катер есть. Ладно, не спрашивал, но ведь мог бы спросить? А вот за этим. Чтобы к берегу мухой метнуться — тихо, быстро, безопасно. На катере не везде подойдёшь и дизель шумит, а тут вёслами раз-два — и там. Не скучай, я быстро. Одеяло запасное кинь. Прикрою её наготу, так и быть. Не приличия ради, а чтобы комары не съели.
***
— Ну, что тебе сказать? Фигура хорошая. Если откормить — отличная будет. Да, я её разглядывал, и мне не стыдно. В бинокль не то. И знаешь, что — она, пожалуй, красивая тётка. Была, до всего этого. Жизнь здорово потрепала, вся в шрамах, да и лысая башка ей не идёт, но отмыть, подкрасить, причёску отрастить — и будет снова хороша. Ей всего-то лет тридцать, вряд ли больше. Поставил на камушек кашу и чай, прикрыл тушку одеялком и вернулся. Ладно, ладно — рюкзак ещё проверил. Мало ли, что там… А там, кстати, почти ничего и нет. Предметы женской гигиены, пакет сухарей и каши четыре пакетика. Налегке путешествует. Оставил ей миску и кружку, будет хоть в чём воды вскипятить. На этом считаю нашу гуманитарную миссию исчерпанной. Нет, а что я могу? Агрорадиус же. Не смотри на меня так! Даже не будь она сумасшедшей, как травленая мышь, мы с ней на катере никак не поместимся чисто геометрически. Давай надеяться, что она отоспится, каши пожрёт, чаю попьёт, и залипшие контакты в её башке разомкнутся. Перестанет за нами бегать и займётся своими делами. А пока, раз у нас выдался свободный вечер, давай порыбачим. Я на берегу червей копнул, пойдём на корму, научу тебя обращаться с удочкой. Тебя отец не учил? У тебя отец был вообще, или только мама? Ну, что ты сразу? Извини, больше не буду, не плачь только. У меня, вон, отца не было, я даже не знаю, кто он таков. Это у нас семейная традиция, и мать без отца выросла, и бабка, и прабабка, которая «бабуля». У всех нас фамилия бабкина была, и отчество, я думаю, мать мне просто придумала, вряд ли его правда Один звали. Да, я Ингвар Одинович, самому смешно. Не одна бабуля, видать, у нас в семье была повёрнута на викингах. Один, чтоб ты знал, это бог такой был у них. Одноглазый. Променял, говорят, глаз на мудрость. Отдал его великану Мимиру, чтобы испить из источника. Наверное, сушняк замучил — они постоянно квасили там, боги эти. Даже само слово «квасить» происходит от имени «Квасир». Когда боги заключили очередной мир после очередной войны, они дружно плюнули каждый по разу в кувшин и сделали из слюны мелкого уродца – карлика Квасира. Потом его какие-то другие карлики грохнули и смешали его кровь с мёдом, так получился «мёд поэзии», которым они проставились великанам-турсам. Те, однако, не выжрали бухло сразу, а заныкали где-то в скале, поставив охранять дочку главного великана — наверное, она одна нашлась непьющая, больше доверить было некому. Но Один и тут отметился — просверлил скалу, превратился в змея, пролез в дырку и великаншу эту поимел. Прямо в виде змея, или обратно превращался, — об этом история умалчивает. Девице так понравилось, что она поделилась с ним заначкой. В надежде на продолжение, не иначе. Но Один не только хлебанул от души, но ещё и в клювике утащил. Да, именно в клювике — превратился в орла и свинтил от разочарованной девушки. Она-то думала, у них любовь, а ему только выпить подавай. Тот мёд, что он унёс в клюве, по дороге капал на землю, и кто вовремя поднял голову и раскрыл пасть — стал поэтом. А кто не вовремя, тому попало не из клюва, а из-под хвоста, и он стал хреновым поэтом. Похоже, что оттуда брызгало обильнее. Да, больной бред, но такова вся мифология. Смотри, клюёт, клюёт! Нет, сразу не дёргай, пусть как следует заглотит… Теперь пора подсекать — вот так это делается, учись. Тянем, тянем, вываживаем… Вот он, подлещик! Мелкий, но лиха беда начало. Давай червя. Нет, сам насаживай, как я показывал. И ничего не противно, дело житейское. Рыбу небось жрёшь, не противно тебе? Отлично, молодец. Ну, почти — кончик крючка не должен торчать, а то рыба уколется и не заглотит наживку. Вот, так лучше, да. Забрасывай. Всё, теперь опять сидим, ждём, на поплавок смотрим. Это и есть «рыбалка», пацан, — секунда азарта на полчаса скуки. Как и вся наша жизнь, впрочем.
***
— Смотри-ка, кто это там катит? На велосипеде, поди ж ты… Не видел тут пока велосипедов, а ведь логичное решение — не так быстро, чтобы с разгона влететь в чей-то агрорадиус, и не так медленно, как пешком. Дай-ка бинокль… Надо же, какое-то юное создание. Девочка, пожалуй. С поправкой на моё зрение, дал бы ей лет пятнадцать. Куда это она намылилась? Прямиком к Лысой, поди ж ты! Не дай бог разбудит!
— Эй, ты, на велике! Да, я к тебе обращаюсь! Отвали от контуженной! Я серьёзно! Что ты рукой машешь? Вы же сейчас триггернетесь друг на дружку как нефиг делать, и она отмудохает тебя твоим же велосипедом! Причем как есть, голая. Кино будет то ещё, конечно, я бы посмотрел, но лучше не надо. Да уйди ж ты, бестолочь малолетняя! Не ищи себе беды! Нечего у нее взять, я уже проверил!
— Кучи проблем, пацан, можно было бы избежать, если бы дети слушались взрослых. Но хрен там. А ну, притащи-ка мне бегом запасной вал. Он возле движка в рундуке лежит. Да труба такая чёрная. Надеюсь, с берега деталей не разглядеть.
— Алё, на берегу! Видишь это ружьё? Если не отстанешь от усталой женщины, я тебя пристрелю сейчас нафиг! С Лысой Башкой я уже давно знаком, а тебя первый раз вижу, так что выбор очевиден. Да не слышу я, что ты там говоришь! И не ори, разбудишь! Проваливай, или буду стрелять! Я серьёзно! Вот, сразу бы так. Педалируй отсюда, дитя пустошей! Счастливого пути!
— Нет, пацан, разумеется, я блефовал. Даже будь это и вправду ружьё, я бы не стал стрелять. Кстати, интересный вопрос – откуда это юное создание знает, что такое «ружьё»?
***
— Улёгся? Надеюсь, сегодня лысая мадам хотя бы ночной концерт не закатит, будет спать с устатку. Как тебе рыбалка? Скажи же, здорово? Нет? Скучно? Ладно, если честно, мне в детстве тоже казалось скучноватым. Меня бабуля заставляла, очень уж она любила рыбку есть, а ловить — нет, не любила. «Эй, Инги, хватай удочку и на пруд!» — вот и весь разговор. И если вернусь без рыбы, то бабка просто испрезирается вся. Подробно расскажет, какой я криворукий никчёмный бездельник, который даже карасей натаскать из пруда не в состоянии. Вон она, бабуля, рыбу тоннами ловила! Ну да, на сейнере-то, разумеется. А в нашем пруду на каждого карася по три рыбака! Впрочем, я и вправду так себе был добытчик — удочку заброшу и в книжку уткнусь, все поклёвки проморгаю, вытащу голый крючок — и обратно. Так что бабуля права была, но я всё равно обижался. А мы с тобой молодцы, неплохо натаскали сегодня. Вкусно было? То-то же, это тебе не кашу постылую трескать. Но ту рыбу, что бабуля жарила, ты бы, пацан, с пальцами слопал. Ловить она не любила, но жарила так, что даже самый костлявый карась выходил вкуснее, чем в дорогих ресторанах элитная лососина. Вся остальная её стряпня на вкус была полной фигнёй, но рыба… Я потом всякое пробовал везде, но бабулиных карасиков никто не переплюнул. Она умела как-то так хитро сделать, что там даже косточки рассасывались, один хребет оставался. Вот ты сегодня обплевался костями весь, потому что я так не умею. Не передала бабуля секрет, да я и не просил. Мне лишь бы пожрать да удрать тогда было. Что, не спишь? Сказку тебе? Ладно, слушай про Колобка.
— Жили были дед с бабкой… Ну, как дед с бабкой? Это, я думаю, художественное преувеличение. Детям все, кто старше родителей, — деды с бабками. Я, наверное, тоже тебе стариком кажусь, а между тем, я ещё вполне могу того-этого, по амбарам и сусекам… Вот и тот дед свою бабку по сусекам скрёб-скрёб, и наскрёб с ней Колобка. Некоторые считают, что это солярный символ, но я думаю, что это был обычный пацан, типа тебя. Только лысый, как наша быстроногая мадам. Поэтому и назвали его Колобком, что значит «около обкома». Около обкома тогда кто стоял? Ленин! А Ленин какой? Лысый! Вот такая связь партии с народом, да. Колобок посидел-посидел на окошке, поглядел на мир да и свалил от родителей, как все дети делают. Плачет бабка, плачет дед — пацана простыл и след! Идёт он себе по дорожке, символизирующей жизненный путь, и встречает… Ну, например, зайца. Тот такой: «Хоба, привет, лысый пацан! Ты такой трогательный лопушок, что тебя просто невозможно не слопать!» «Не, — отвечает тот, — я от дедушки ушёл и от бабушки ушёл, потому что я нонконформист. Так что от тебя, ушастый, тем более свалю». И свалил. Хотел заяц Колобка догнать, но вспомнил, что вегетарианец, и не стал. Потому что — а смысл? Шурует Колобок дальше, а навстречу ему волк. Это тебе не заяц, зубы — во, пасть как мясорубка. «О, — говорит Волк, — какие пацаны, и без охраны! А ну-ка я тебя сейчас зохаваю, лысый!» «Не, — отвечает тот, — я от бабушки ушёл и от дедушки ушёл, потому что я в подростковом протесте. И от тебя, волчара позорный, тоже моментально сдрисну». И дальше пошёл, посвистывая, типа всё ему нипочём. Подумал волк, подумал и не стал его жрать. Подростки страшно токсичные, это все знают. Идёт Колобок дальше, а навстречу ему медведь. Мощный зверь, серьёзный, на одну лапу положит, другой прихлопнет — только лаваш от Колобка и останется. «Колобок, — говорит, — Колобок, я символ властной вертикали, и я тебя съем!» «Не ешь меня, воплощённая государственность, я тебе песенку спою!» Достал гитарку и давай в три аккорда песни протеста орать, проклятый мир родительского мещанства в рифму бичуя. Послушал это медведь и аж аппетита лишился, такая там чушь была. Плюнул да лапой махнул — авось сам перебесится. Совсем Колобок после этого охамел, шагает такой, ничего не боится. И тут ему навстречу Лиса. Он ей сразу: «Я от бабушки ушёл, от дедушки свалил, от зайца смылся, от волка слился, от медведя когти рванул, так что ты, рыжая, эту ботву даже не начинай. Я парень опытный, практически лидер протеста». А она в ответ: «Ну разумеется, дружок! Они все просто тупые замшелые предки, а ты у нас уникальный бабушкин колобочек, нитакойкаквсе, где уж им тебя понять-поймать! Я же тебя понимаю, тобой восхищаюсь, уважаю тебя как свободную личность и поддерживаю твоё право на протест». «А не брешешь? — усомнился Колобок. — До сих пор меня все только дурачком малолетним называли…» «Что они понимают, эти глупые взрослые? Я не просто тебя поддержу, я предоставлю тебе трибуну и сцену! Чтобы ты, такой прекрасный, мог с неё свободно самовыразиться! А ну-ка, прыгай, дружок, ко мне на язычок…» О, пацан, да ты спишь уже? Ну и ладно, там всё равно плохо кончилось, как всегда. Спокойной ночи.
Глава 2. Дюймовочка
— Надо же, сам проснулся! Рефлексы у тебя правильные, морские — подняли якорь, значит, утро. Ну, как утро… Да, темно. Не спалось мне, решил пораньше с якоря сняться, чтобы лысая сталкерша проснулась — а нас и след простыл. А то как бы опять не ломанулась вдогонку. Там и так смотреть не на что, кожа, кости да жилы, а так бегать — совсем себя угробит. Пусть лучше идёт своей дорогой, а мы поплывём своей. Чего зеваешь? Умойся, вон, из ведра. Давай-давай, приучайся к чистоте. Теперь воду экономить не надо. И зубы почисти — я затрофеил щётки и пасту. Щётку выбери, какая по цвету глянется, я возьму вторую. И не халтурь, потому как стоматолога теперь не сыскать.
— Вот, на человека стал похож. На дикого, первобытного, отродясь не стриженного, но человека. Иди плиту растапливай, кипяти воду в чайнике. Что смотришь? Сам, сам. Я тебе показывал. Сначала мелкие щепочки, потом покрупнее, а потом и самые крупные. Спички в шкафчике рядом. Они, конечно, детям не игрушка, но ты ж серьёзным делом занят, завтраком. Нет, я за штурвалом. Днём дам порулить, обещаю, но сейчас только светает, я лучше сам.
— Что ты мне показываешь? Какую выбрать? Ну-ка… Со вкусом пинирии и со вкусом кувана. Даже и не знаю… Дай сюда обе. Вот, убираю за спину… В какой руке? Значит, пинирия. Куваном пообедаем. Только смотри, не сунь в одну кастрюлю две разные! Нам и одного вкуса за глаза хватит…
— Уже готово? Вот молодец! Совершенно самостоятельно приготовил завтрак на весь экипаж. Отличная пинирия, на настоящую еду похожа. На картошку с патокой. Дрянное жорево нищих фермеров, но такое, и правда, едят кое-где. За это достижение тебе, пацан, присваивается первое корабельное звание — кок минус первого разряда. Чтобы подняться до нулевого, сделай чайку. А вот когда научишься жарить рыбу, станешь первого. Последний разряд седьмой, но ты даже не мечтай, я и сам максимум четвёртого. Другими делами по жизни был занят, до высокой кухни не дорос. Какими? Ну, в основном, бизнесом. Тут купил, там продал, но чаще всё же посреднические услуги. Свести тех, кто продаёт, с теми, кто покупает, и поиметь на этом свой небольшой гешефт. Как тогда, в Африке. Ах, да, я ж тебе не дорассказал, чем дело кончилось. А вышло так. Когда я уже примеривался гордо и не прощаясь свалить в туман… У нас это называется «уйти по-английски», потому что напакостить и свалить, оставив других разгребать последствия, — самый англичанский метод. Так вот, я совсем чуть-чуть, но опоздал — в лагерь-деревню, где обреталась банда «наших», торжественно, на белых, красивых, очевидно, угнанных у миссии ООН джипах, заехали гости. Я тогда в Африке ещё не обтёрся и одних черножопых от других отличал плохо, но тут разница была очевидна — никто из них не носил кость в носу, не раскрашивал морду извёсткой и не рассекал одетым только в набедренную повязку и автомат. Ребятки были в американском камуфле и с эм-шестнадцать, которые в тех краях — предмет престижного потребления, потому что их нельзя годами не чистить, как «калаш». А главный их был вообще загляденье — костюм, трость, шляпа, тёмные очки… Чистый «Барон Суббота» — я потом тебе расскажу, кто это, ладно? Но я его с тех пор только так про себя и называл.
И вот этот костюмированный негр вальяжно так вытряхивается из белого «лендровера» и встаёт памятником своему портному, а мой толстый «нигга-босс» бежит к нему трусцой и кланяется, как будто собирается целовать лаковые штиблеты. Но всё же не целует, видать, пузо помешало. Не слышал, о чём они говорили, но «нигга-босс», кланяясь, немедля послал двух своих чернозадых абреков точнёхонько ко мне хижину. Оказывается, «Барон Суббота» прибыл сюда именно по мою белую душу. Объяснять мне никто ничего не стал, ткнули стволом под ребра и запихнули в джип. Там так принято — зачем слова, если можно просто врезать? На тех, кто и так в твоей власти, зачем слова тратить? А я был в их власти хотя бы потому, что у них были автоматы, а у меня нет. В той части Африки, если у тебя автомата нет, то ты вообще никто. Автомат — это такой как бы минимальный уровень, от которого идёт отсчёт человеческого достоинства. Как у нас штаны. В Африке можно легко обходиться без штанов, но не без автомата, такая вот региональная специфика. Везли меня долго, но привезли в рай. Ну, во всяком случае мне так показалось после хижин из бамбука с мебелью из патронных ящиков. Белая вилла в колониальном стиле… Что это такое? Ну, вот, примерно вот так, погляди. Я за пять лет много всего успел зарисовать по памяти. Кто эта дивная женщина? Это, пацан, Мануэла. Латино-негритянская мулатка. Межрасовые связи нет-нет, да и порождают вот такие бриллианты чистой красоты. Я иногда думаю, что в нашем мире много рас появилось именно для того, чтобы однажды он оказался населён миллиардами прекрасных метисов. Но мы, разумеется, вместо того, чтобы во благе перетрахаться, устроили взаимную резню. «Мэйк лав, нот вар» — это не про людей. Но я отвлёкся — вилла, значит. На берегу моря. И ослепительная мулатка распахивает передо мной дверь, приглашая внутрь.
А я в шортах, берцах, тельнике и бейсболке с пионерской звёздочкой, загорелый и плохо помытый. Примерно, как ты сейчас. Где ты успел уже изгваздаться? Ладно, не суть, сам таким был в твоём возрасте. «Ничего себе, — говорю я «Барону Субботе», — неплохой у вас домик». А он ржёт: «Это не у меня. Это у тебя. Если договоримся». Сумел, в общем, заинтриговать с порога. Оказалось, на мою развесистую клюкву с «рюски мафия мэн Иван Гоголефф» купились только американцы. «Барон Суббота» над этим любительским спектаклем тихо посмеялся, но взял на заметку, что американцы покупаются. «Как ты меня раскусил?» — спросил я его чуть позже. «Патрис Лумумба, товарисч! — ответил он на языке моих родных осин. — Наш советский лумумбарий! Я русский бы выучил только за то, что им разговаривал Калашников!» Бангани Сибусисо Дламини (для своих просто Банга), прозванный мной «Бароном Субботой», семь лет учился на моей родине, где при помощи водки в совершенстве постиг тамошний нецензурный дзен и стал куда более русским, чем многие мои соотечественники. Мой блеф он выкупил на раз, но сдавать, разумеется, не стал. Не потому, что внезапно проснулась ностальгия по холодной северной стране и студенческой молодости, а потому что увидел окно возможностей. Бангани тоже занимался оружейной торговлей, но его уровень был не «три ящика отмытых в керосине ржавых калашей», а партия зенитных ракет «Стингер», десяток БМП «Брэдли» и эшелон старых, но вполне актуальных для Африки танков Т-55. И это просто на пробу, посмотреть, как я справлюсь. Будучи цивилизованным — то есть попробовавшим водки и пельменей — африканцем, Банга страдал от расизма и политики апартеида даже сильнее своих голозадых земляков. Потому что костюм, очки и штиблеты не делали его белым, а значит, договороспособным. «Сделка на сотни тысяч долларов? — Легко! С африканцем? — Да вы издеваетесь!» «Барону Субботе» тоже нужна была «белая жопа», и моя его в этом качестве вполне устраивала. Я был для него просто подарком Всемогущего Бонди — это у них бог такой. Почему? Потому что русский — это раз. Русских Банга считал наивными, но честными, и не то чтобы сильно ошибался — если с теми же англичанами сравнивать. Кроме того, здесь все знали про его учёбу в России, потому связи с русскими никого не удивят. Нищий — это два. Я находился на дне финансовой задницы, и те жалкие пара тысяч баксов, которые прилипли к моим рукам после сделки в пользу толстого «нигга-босса», ничего не меняли. Нищие не капризны, это важно. Ничей — это три. У меня на тот момент не было связей, знакомств, друзей, и я не представлял ничьих интересов. За меня некому было заступиться, и я был полностью в его власти. Отчаянный авантюрист с фантазией — это четыре. Банга сам был таков и ценил это в людях. Он увидел мой блеф на грани фола и решил, что это именно то, что ему нужно. Так я снова стал Иван Гоголефф, «рюсски оружейный барон». Почтенный, хотя и несколько криминальный деятель серого сектора международного рынка оружия, который решил покинуть свою холодную и переживающую не лучшие времена родину ради белой виллы на берегу тёплого моря, однако отнюдь не утратил с ней деловых связей. «Барон Суббота» снабдил меня шикарным белым костюмом, дорогими часами и золотыми перстнями, а также «продал» мне виллу, потому что владение недвижимостью придавало оседлый статус. Недвижимостью — и Мануэлой, которую я всем представлял своей женой, вызывая судороги мужской зависти в контрагентах. Представлял как жену — и жил как с женой. Мануэла — какая-то дальняя родственница Банги, типа двоюродной племянницы. Сирота, красавица, бездна изящества – и почти слабоумная при том. Да ещё и говорила только по-испански, на языке, которого там почти никто не знал, да и я с пятого на десятое, на уровне «объясниться на пальцах в портовом баре Маракайбо». Callate, idiota! Декоративно-прикладное на кровать существо, бессмысленное, как комнатное растение… Что ты меня дёргаешь? Бинокль? Зачем мне бинокль? Куда смотреть? Да вы издеваетесь!