Полет за десять водопадов

— Эй! Милая! Подойди сюда! Деньги! Вот, держи деньги! Деньги на шубу! Шуба! Деньги! Встрепенувшись, упырь насторожилась и, следуя сильному инстинкту, подошла ближе. Сначала Николай беспорядочно окатил шифер, а затем густая моча, собравшаяся, забарабанила по лбу, ударила в нос и скулы, потекла с подбородка упыри, застывшей в ожидании денег. Открыв рот, бестия с тупым удивлением смотрела вверх, видимо, пытаясь сопоставить происходящее с воспоминаниями о денежных знаках.

— Слышите? Слышите? Идёт Убырь! — с восторгом закричал Анисим, вытянув дряблую шею и вращая головой. — Летит, космическая птица! Летит! Похоже, долгое затворничество сказалось на Анисиме. Накопленное молчание вырвалось наружу, вылившись из его старческого горла в виде неукротимого крика. Ребята настороженно блестели глазами, удобнее перехватывая инструменты, а девушки прижимались друг к другу, словно испуганные зайчата. И это понятно, вокруг происходило нечто невероятное! Ветер, словно потерявший рассудок, превращался в ураган, а в небе клубился мрак, как будто в воду пролили чернила. — Вот так! Вот так! И вот она уже здесь! Здесь! — ещё громче закричал Анисим, с размахом сорвав с головы и бросив на землю смятую шапку. — Смотрите, как завивает! Завивает — только вьёт! Убырь!

Капитоныч погрузился в запой. По крайней мере, сегодня он занимался тем же, что и вчера. Жена Варвара, как это обычно бывает в таких ситуациях, уехала в город к матери. В любом случае, она сама бы уехала. Его собутыльник, сантехник Олежка, а заодно — личный дворник, уже с трудом справлялся с этой попойкой, но продолжал опрокидывать в себя водку из хрустальных стопок. И слушал затянувшийся, повторяющийся рассказ Капитоныча. Вкратце, он говорил о том, что прошлой ночью Виктор Капитонович услышал во дворе подозрительный шум и тявканье собаки. Накинув халат и взяв фонарик, он решил сам проверить, что происходит, и, вооружившись револьвером, вышел на веранду. На веранде, тихонько отодвинув штору, он увидел, как неизвестный огромный пёс увлечённо занимается его собакой — умницей, красавицей, призёркой. — Представляешь… и вот эта скотина ебёт мою Ибицу… и ебёт, и ебёт, и ебёт… ты хоть понимаешь, каково это видеть — мне?.. и эта сука, уму непостижимо, похоже, не против! С первым встречным… Ну ничего-о, я выясню, кто это и… шкуру спущу! И с него, и с хозяина… у меня, сам знаешь, какие связи… При упоминании своих связей Капитоныч иногда поднимал масляный палец вверх, и его округлое лицо застывало в потуге, пытаясь изобразить что-то особенно значительное.

Но сейчас Зинаида пришла явно не для того, чтобы беспокоить его ремонтом. Она находилась в откровенно нестабильном эмоциональном состоянии, о чем говорило слишком частое облизывание губ, из-за чего наряду с языком выскакивал ряд треугольных зубов. Эти зубы вызывали у Славика серьезное беспокойство. Также и серповидные когти на удлинившихся пальцах. — Морская волна! Белые птицы вдали! Мороженое! Солёный поцелуй! Славик стоял, боясь даже пошевелиться, и вздрогнул всем телом, когда металлическая дверь сотряслась. — Ну и ладно! Я уйду к другому! К Жорке Бернштейну! Жалкий скупердяй! Плюшкин! Убырь!

После хорошего застолья, она становилась доброй. Хотя, на самом деле, трудно сказать, кто лучше — обычная недовольная Вера или же Вера в хорошем расположении духа. Оксанка старалась избегать обеих версий матери и, слегка виляя хвостиком, быстро покидала кухню — привычное место для мамы. То в свою комнату — к наушникам и монитору, то в магазин или к подругам. А в последнее время, к недовольству Веры, — к одному из постояльцев, ловкому пареньку с глазами черного обсидиана. — Что, опять кусок колбасы стащила… опять бутерброды своему Джамшуту носишь? Ах ты, шельма! Я тебе сколько раз говорила! — кричала Вера со своего места на кухонном диванчике. — Не отнекивайся, я всё знаю! Ксяна! Ты меня слышишь? Ответь, когда мать с тобой говорит! Ксянка! У… подожди у меня! — Мам… ну что ты… я всего один бутерброд отнесла. Он голодный, а зарплата в конце недели… ему работать надо… кто тебе деньги будет платить? Это же я для нас… для бюджета! — с слезами на глазах отвечала Оксана, чувствуя свою вину… но что ей делать, как прикрыть воровство колбасы? Никак. Если бы она хотя бы водку воровала, тогда было бы понятнее… — Что? Смотри, принесёшь мне в подоле… для бюджета! Тогда я тебе такой бюджет покажу! Не смей больше переводить ему наши продукты! Пусть сам выкручивается. Мне тут мелких джамшутиков не нужно! И так места мало… найди себе кого-то приличного… с машиной… — и в таком духе она могла долго бормотать и ругаться, то облокачиваясь на спинку дивана, то распластываясь на столе. Её округлые руки с короткими толстыми пальцами и маленькими, как у детей, подушечками могли в это время заниматься — чистить креветки или щелкать семечки. Или, опять же, наливать водку в стопку. Это зависело от обстоятельств. Если во время разговора она подносила кусочки пищи или глотки жидкости к своим маленьким губам, тонущим в пухлых щеках, речь её получалась прерывистой и несколько невнятной. Но близким всегда было понятно. Повторять она не любила. Если речь не шла о водке. Про водку она охотно говорила: «Ну, повторим!». Тостуя, произносила: «Хай бог, не последняя!» или: «Хай нам бог здоровья!» или: «За нас с вами и за них!». Вера не уважала витиеватые выражения. Краткость — сестра таланта. Она пила или одна, или с пугливой подружкой Нинкой с пятого этажа. Она так часто называла её за глаза «Нинка с пятого», что «Спятова» стала как бы настоящей фамилией Нинки, в то время как паспортную фамилию во владениях Веры вообще не вспоминали. …Итак, пила она с Нинкой «Спятовой» или одна. И всегда — до дна. Часто сначала с Нинкой, а потом и без неё, становясь доброй и весёлой под разноголосый шум телевизора, так же постепенно и неотвратимо, как зреет золотое жито на поле. Вовка с ней не пил, потому что был закодирован. Да и хлюпик. Раньше, бывало, выпьет грамм двести и под стол. Городская конституция. А вот Вера Ванна… да впрочем, и так всё понятно.

На следующий день она пришла к нему… желая вернуть его. Плакала, злилась, умоляла, даже угрожала, что снимет побои и напишет заявление в милицию о том, что он её избил до синяков. — Чем же ты её колотил? — с влажными, полными слёз глазами, спросила Клава. — Половым хреном! Так и запишите в протокол. — Да ну… — немного покраснев, усомнилась потерпевшая. — Вот тебе крест. Клянусь Лениным. Мы же вчера во время инцидента где были, вспомни? Правильно, в кровати… а что мы обычно делаем в кровати сначала?… Ты сама знаешь. Так что всё сходится! Улики не выбрасывал. Если потребуется — предоставлю.