Отец-лес

«Посёлок кентавров» — это эротико-философский гротеск. В данном произведении жестокая ярость мира и страх бытия встречаются с гомерическим смехом человека, который осознает свою истинную счастливую судьбу и самым вызывающим образом показывает здоровенный елдорай (международный мужской символ) тем силам тьмы, злобы и подлости, которые уничтожают созданное Богом человечество.

В знойное лето по запыленной дороге движется военный грузовик. Он транспортирует заключенного, солдата внутренних войск Андрея Ивина, который ослушался приказа и отказался стрелять в бегущего из зоны "зэка". В пути Ивина сопровождает старший лейтенант, который не может смириться с тяжелой судьбой растерянного солдата и безуспешно уговаривает Андрея переписать рапорт, в котором тот указал, что и дальше будет поступать так же...

Известный современный автор Анатолий Ким (родился в 1939 году) в своем творчестве продемонстрировал синтез восточной и западной культур, а также европейской и азиатской. Высокое напряжение его философских исследований и соответствующая художественная форма дали основание говорить о уникальном «кимовском метафорическом реализме».

«Поселок кентавров» — это эротико-философский гротеск. В этом произведении ярость жестокого мира и ужас бытия сопряжены с гомерическим смехом человека, который осознает свою истинную счастливую судьбу и самым наглым образом показывает здоровенный елдорай (международный мужской символ) тем силам тьмы, злобы и подлости, что разрушают созданное Богом человечество.

«Лотос» — это величественный экзистенциалистский пассаж, в котором разворачивается тема Великой Смерти, поглощаемой Великой Жизнью. ЕСЛИ МЫ ВЗДОХНЕМ РАЗОМ, ВОЗДУХ ЗЕМЛИ ПОДНИМЕТСЯ НЕВИДАННЫМ УРАГАНОМ. У НАС ЕСТЬ ВРЕМЯ, ЧТОБЫ О КАЖДОМ СОЧИНИТЬ ДОСТОЙНЫЙ РЕКВИЕМ. МЫ ИСПОЛНИМ ЕГО С НЕЖНОСТЬЮ, ИСТОВО, С ВОЗВЫШЕННОЙ ПЕЧАЛЬЮ. Художник Лохов не побрился перед отъездом и довез свою суточную щетину до материнского смертного ложа. Осторожно целуя старуху в неподвижное белое лицо, он вдохнул запах прелого тела, а она, не открывая глаз, слабо отвернулась. Сын любил её, ему хотелось сказать много трогательных слов матери при встрече после долгих лет разлуки, но теперь и говорить не было смысла. Быстро прошел зимний серый день, за окном пал ранний февральский вечер, и в тьме, взмахивающей снежными рукавами вихрей, назревала ночная пурга. В ушах Лохова еще стоял гул самолета со свистом, а прошлая бессонная ночь дурманно кружилась в голове. Он сидел на стуле, стиснув колени своими бесполезными руками, и думал о том, что спешил на встречу с матерью, но оказался у рабочего места смерти, у этой железной кровати. Перед ним на сбившейся постели лежала седая старуха, и сын постепенно узнавал в ней то родное и милое, что хранилось в его душе, мелькало во сне и сладко тревожило его память все годы разлуки. Вернуться к матери оказалось так просто — всего лишь сутки без сна, но ему этот шаг казался почти невозможным, и чем больше проходило времени, тем недоступнее становилась мать. А теперь она была перед ним, распростертая на смертном одре, а рядом сидел старый кореец, возле него на стуле лежала горка апельсинов, увязанных в сетку. Спешащий в путь, Лохов, не задумываясь, купил по дороге на аэровокзал эти желанные для всех провинциалов угощения, но теперь они оказались ни к чему. Мать уже несколько дней ничего не ела, не открывала глаз, об этом ему сообщил отчим — старик, сидящий рядом. Лохов с недоумением смотрел на старого корейца, никак не осознавая, что этого человека он мог бы назвать отцом… Именно он вызвал Лохова телеграммой и теперь равнодушно поглядывал на кучку оранжевых апельсинов, потупив угловатую костлявую голову. В его прикрытом рту с далеко отставшей нижней губой сверкали необычайно большие железные зубы. Он нещадно искажая слова, рассказывал о том, что уже четыре года его жена больна, парализована, и последние семь месяцев не могла говорить. Слушая историю о бедах матери и безнадежных попытках ее подняться, Лохов вдруг вспомнил нелепую гибель знакомого, который умер от спички, поковыряв ею в ухе и нанеся себе крошечную рану. А мать лежала, распятая на кресте недуга, отделенная мглой от нашего мира, в котором царила ночная тьма, и в холодных недрах ночи назревал, вспухал над снегами белый призрачный буран, на прибрежные скалы намерзали глыбы льда, захлестываемые прибоем, и стыло гибнущее тело матери. Лохов полагал, что мать ничего не слышит, не понимает, не может ни думать, ни вспоминать о прошлом, как он сам, сидя рядом с ней; он опоздал, не успел попросить у нее прощения, и теперь не мог объяснить ей, ради чего мучился и мучил её, лишь с отчаянием думал он. Но мать видела полоску света сквозь узкую щель, и эта щель сквозила в её глазах между неплотно закрытыми веками. Она слышала глухие голоса людей, отдаленное пение Хора Жизни, снежный шорох налетающей пурги и хрустальные перезвоны льдинок в море, где начинала зарождаться шуга. Мысль умирающей женщины уже не различала близкое время от далекого, и всё, что возникало в её памяти одно за другим, уже не принадлежало ни прошлому, ни настоящему — было свободным от власти времени.